Гретель отвечает ему послушанием. Не той, к которой привыкаешь, чтобы все прошло быстро, иной. Глупое "мня" девочки в ответ на касание щеки. Наклоняется еще, поцелуй его мягок, он подталкивает ближе. Снова послушание. За его рукой бежит ее дрожь, приятно. Футболка задирается, Гретель не останавливает. Он шепчет, она снова повиновение. Соскальзывает, упирается, вновь садясь сверху, но уже смелее. Между ними неловкость первого раза. Она давит, чувствует под собой твердость. Гртелеь выдыхает очень шумно, вздрогнуло тельце. Футболка поднята сильнее, Потеряшка благодарит темноту, она прячет синяки своим собственным полотном. Там, где трогали другие руки, нетерпеливые, совсем-совсем другие, по другому. Где он был нежен, где берег и избегал остроты углов, другие не заботились, не думали. Гретель стыдливо, она хочет остановить, взявшись за мужские руки, но уступает, он знает, что делает. Поднимает подбородок, вот он, такой близкий, глаза уже привыкли и его видно лучше. Нет передышки губам от его поцелуев. Нет отдыха телу от его рук. Гретель мычит, расцветая с ним в своем первом осознанном разе. Чувствует себя живой, полной эмоций, раньше она боялась просить, боялась пробовать все сама. Он исправил, стер страх, как будто убрал из кода ошибку. Ее кожу крыли мурашки, приятные такие. Все совсем иначе.
Просто сделай, всплывает в ее голове сказанная ею же фраза. Как глупо было говорить такое. Гретель понимает, как было не просто. Как неловко тронуть чужие плечи, как стыдно сжать, провести по грудным мышцам свои ладони. Он обжигает, горячий, послушный. Властвует Гретель, не он. Девочка ломается, найдя в себе силы. Сбегает от губ, прячется на его щеке, на шее. Неловкие поцелуи, она так не делала. Всегда ее, никогда она. Притон-наркотики-по быстрому молча. Гретель дрожит, руки ее бегут вниз и замирают на резинке чужих брюк. Стыдно. Поднимает голову и делает глоток кислорода. Она смотрит откровенно. Горячо. Я не умею, хочет произнести ротик девочки. Ручки девочки ведут себя куда смелее. Жмурится, приподнявшись на своих коленях. Она забирается внутрь, приспускает все, что так мешает. Замирает юная леди, пальцы касаются чужой горячей твердости. Издает звук, похожий скорее на писк, чем на стон. Отзывается тепло на неумелое касание. Вот-вот парок из ушек побежит в стороны. Маленькая женщина смущена и хочет провалится сквозь землю, но медленно гладит, медленно познает своей кожей мужской жар. Гретель, приоткрыв глазик, следит. Хочет видеть честность лица, оно не соврет про ощущения, выдав мимикой. Делать это совсем не просто.
Гретель спасется от его глаз, спрятав голову в его темных сырых волосах, спутанных после душа. Вверх-вниз скользят ручки, увереннее с каждым новым касанием. Держаться так тяжело, вспорхнула рука, найдя себе место на мышцах его руки, а потом на плече. Она держится, но и он Гретель не оставляет. Не трусь, Потеряшка, ты уже схватилась, самое страшное позади. Уверяет она себя, замирает рука. Опуститься, вздрогнуть, коснувшись телом. Замычать, одернуть себя и снова замычать от твердости и настырного жара. Руки его на ней, он не дает упасть, он держит, Гретель диктует ему свои медленные правила и трется, скользит взад и вперед. Девочке все еще стыдно и страшно. Она измучена и ей страшно. Ей не сказали, что взрослый шаг, такой трудный и тяжелый.
Девочка снова целует. Тогда он не будет смотреть, тогда он не будет считать ее глупой неумехой, она так смело села сверху, но струсила при первой же опасности. Поцелуй крадет силы, крадет способность держаться. В поцелуе его она падает, на него, через давление и укол боли, что обжег тело, устремившись снизу в самый вверх. Гретель мычит громко, мычит больно, борется с собственным протестом, хочется сбежать, подавшись вверх, девочка подавала себя вниз. Гретель больно до слез на глазах. Гретель нужны наркотики, чтобы справится....Так она думает, так она отвлекается. Но потом вспоминает ее лицо. Она совершает ошибку, она бросает себя во взрослый мир с ним. Женщина ликует, Гретель желанна. Потеряшка в собственных мыслях теряется. Он добрый и славный. И она сделала это, опустилась до конца, замирает, пока дрожь бьет и бьет ее, так больно, но так приятно...

Да... Вот так, не останавливайся...
Он шепчет не в силах вложить голос, весь израсходованный на жаркие стоны. Но его глаза и действия говорят лучше всяких слов. Его голодный взгляд, пожирающий все ее формы на которых задерживается, его руки, почти буквально обжигающие ее тело, нагло хватая, за все ее столь соблазнительные изгибы, его член, что казалось становиться все больше и больше, каждый раз вторгаясь в ее дырочку, с такими развратными, мокрыми шлепками.
В какой-то момент, он попросту не выдержит ее ласок, ее соблазнительного вида.
Его руки лягут на ее попку, жадно вопьются в нее, а за тем медленно, пойдут вниз, вычерчивая неровные, жгучие, красные линии на внешней стороне бедра, лишь за тем что бы пройдясь по коленям, вызывая маленькую стайку мурашек, вновь подняться вверх, уже по внутренней стороне, заставляя расходится волны приятных молний, что так хорошо смешиваются с удовольствием от того, как тесно они сплетались.
А потом он резко подастся, вперед, усаживаясь, заставляя ее упасть спиной на руль.
— Грет...
Он почти рычит от напряжения, что заставляет все его рельефные мышцы напрячься до предела, прямо у нее на глазах.
— Я уже не могу...
Он не договаривает, ему не нужно. Огонек желания в его глазах, как и напряжение внизу скажут ей все за него.
Он начнет двигаться, медленно, резко, грубо, заставляя весь воздух, из ее легких, выходить протяжными стонами, с каждым толчком, что заставляет ее подниматься, все выше, встряхивая ее фигурку от самого основания.
— Гретель...
Его руки лежат у нее, под чудом не слетевшей, юбкой, держат ее за бедра, позволяя повиснуть на нем, пока он, снова и снова, проникает в нее, шипя, извиваясь, постепенно ускоряясь, заставляя ее ножки невольно подниматься вверх от удовольствия, того самого, что дарил узелок внизу, затянутый почти до болезненного треска.
— Гретель!
Он ускоряется, рычит, стонет, сжимает ее в своих руках, смотрит на нее, через нависшие перед лицом космы, сквозь пелену тумана удовольствия, что вот-вот накроет его с головой. Почти наваливается на нее, уже попросту, грубо трахая юное тело у себя на коленях, не заботясь ни о чем кроме того, что бы как можно скорее довести их до пика удовольствия, который вот-вот... еще совсем немного... еще одно, приторно сладкое движение и...
Он привстает над сидением, наваливаясь на нее, отчаянно цепляясь одной рукой за приборную панель, прижимаясь к ней всем телом, утыкаясь ей в макушку, громко шипя, выдыхая горячий воздух, содрогаясь снова и снова, заполняя ее там внизу, горячо-горячо, опять и опять, пока плоды их общих усилий не польются наружу.
В конце концов он упадет обратно, и утащит ее за собой, заключая в объятия. Он продолжит держать ее крепко-крепко в своих крепких руках,, не в силах покинуть ее, уткнувшись в ее волосы, закрывая ее от чужих глаз, от дождя снаружи, от всего мира, оставляя его сладкую, такую старательную, хорошую девочку, только себе...

В салоне автомобиля висит тишина. Только негромко играет бодрая музыка ночного радио, да слышно легкое шуршание да вздохи его попутчика. Мужчина выдыхает, подавляя легкий приступ раздражения. Нет ничего странного в том, что ребенок не спешит общаться с незнакомым человеком в данных обстоятельствах. Но как бы снисходительно не смотри на ситуацию, это все еще остается лишним грузом на плечах.

— В смысле — не знаешь? Из дома сбежал…а?

Прайс удивленно поднимает бровь, поглядев на… девчонку. Ну конечно же это оказалась девчонка. Испуганная, в курке на неизвестно сколько размеров больше. Разве с ним могло произойти иначе? Не по уже сотни раз повторяющемуся сценарию. Просто какое-то издевательство. Вот вам и реальный мир, говорили они. Из груди вырывается вздох.

— Расслабься, я же просто пошутил.

Машина останавливается на красном сигнале светофора. Принц устало откидывается на спинку сидения, выбивает пальцами неровный ритм, в такт звучащей из колонок мелодии. И что ему, скажите пожалуйста, теперь делать в этой ситуации.

— Ну не может же быть, что совсем некуда. Не на улице же ты живешь. Особенно по такой-то погоде.

С другой стороны… а почему нет? В Фэйбл-тауне хватает и трущоб, и заброшек, где можно укрыться. Жизнь, конечно, там не сахар. Да и, в их случае, смерть не поможет и не принесет облегчения. Но.

Ренуар с подозрением косится на девочку. Против этого варианта выступает
ее внешний вид. С некоторой поправкой, но какая-то она слишком чистенько выглядит для бездомной. Но… Прайс почесал себя за ухом. Нужно потом отправить машину на химическую очистку салона, ну так, чисто на всякий случай.

Автомобиль трогается, сворачивает направо, в сторону более приличных кварталов. Мужчина тихо смеется и отпускает руль. Прямая как стрела дорога позволяет выкинуть такой фокус.

— И что дальше? – Он складывает руки на груди. – Нас не так просто убить в принципе, а меня и подавно.

Дожили, он издевается над ребенком. Видимо усталость дает о себе знать, ее оказывается больше, чем мужчина предполагал изначально. Фыркает. Толи на нее, толи на себя.

— Воспользовалка еще не выросла. – Прайс берет руль в руки, вовремя. Поворот. – Ты, прости уж, их уже доставила.

Бросает взгляд на часы. Вряд ли в такое время кто-то в принципе будет рад гостям, но… Этот факт его не слишком заботит. Он морщится.

— Но просто выкинуть на улицу я тебя не могу. Ладно. Так что, ты сбежала из дома? Если не хочешь возвращаться, и у тебя проблемы, могу отвести к Хранителям. Они должны помочь. – С задумчивым видом склоняет голову к плечу. – Могу… Сколько тебе кстати? Отвести в… Хотя…

Прайс хотел сказать приют, но. Пусть девчонка рядом с ним и выглядит ребенком, в случае сказок внешний вид не показатель. С другой стороны – поведение. Слишком много вопросов.

— Эх. Могу отвести к гостинице. Там сможешь пожить день-другой.

По его спине пробегается стая мурашек. От ее слов, вернее не от самих слов, а от того как она их говорила, от того какие интонации вкладывала в свои мычания и стоны. Это заставляло огонек внутри него, постепенно перерастать в пламя, с каждым ее движением.
Он не задумываясь помогает, не забывая скользнуть руками по ее телу, перед тем как снять с нее футболку и отбросить куда-то на другую часть кровати.
Теперь, в темноте этого места, он мог еще лучше видеть ее соблазнительную фигурку, поднимающуюся и опускающуюся на нем, опять и опять, мог видеть блики огоньков, что отражались на ее блестящей коже, так удачно подчеркивая все ее изгибы.
Ее руки ищут его, в кромешной темноте и он отвечает, проходясь по ее талии, вверх, к ее плечу, руке, запястью, сплетаясь с ней пальцами, и выдыхая сдержанный стон удовольствия когда она опускается до самого основания.
Она двигается, все смелее и быстрее с каждым сладим мгновением. А ему становится тяжело сидеть без опоры. Он откидывается назад, но не смеет расцепить руки. Вместо этого, они становятся ей опорой в этой безумной скачке, вместе с тем как он сам начинает помахивать ее движениям.

Какофония удовольствия эхом заполняет гараж. Ее стоны, его вздохи, влажные, пошлые звуки их тел сплетающихся воедино и скрип шатающейся раскладушки, готовой вот-вот сдаться, под их напором, все это невпопад, в кромешной темноте, заставляющей все остальные чувства работать на максимум.
Где-то в глубине сознания проносится мысль, что все это было странно, не правильно. Они знакомы каких-то несколько часов, она даже имени его не знает и уже скачет на нем, говоря что-то про любовь. Это было не правильно, но от того только горячее.
От осознания этого, его наконец захлестнет волна гормонов, что вместе с собой, принесет разряды молний, расходящихся по его телу, сводя его мышцы, в сладострастных конвульсиях, побуждая его к действию.

Он вдруг расцепит их пальцы, вновь помогая себе усесться одной рукой, а второй придерживая ее за талию.
— Держись.
Он не то прошепчет он, ни то прорычит ей на ухо, выдыхая горячий воздух, что скользнет вниз вместе с мурашками от его следующих действий.
Он повернется на бок, заваливая ее на спину, подталкивая к углу дивана, в котором еще недавно она собиралась спать, уступая ему место. Сам он нависнет сверху над ней, на локтях, одной рукой придерживая ее спину под лопатки, а второй вновь сцепляясь ее рукой. Это будет далеко не идеальная поза для них, ведь с разницей в росте она не увидела бы его лица, даже если бы, нависшие пряди, не скрывали его в темноте. Вместо этого наблюдая его ключицу и рельефную грудь, что вздымалась с каждым его неровным, но размеренным вздохом.
— Раздвинь ножки пошире.
Он говорит это вновь приказывая, однако отнюдь не так холодно и властно как раньше, даже скорее наоборот. Несмотря на жесткость в голосе, он очевидно просит ее об этом.
А потом он начинает двигаться сам, неспешно, но уверенно, ритмично, заставляя ее вжаться в кровать, в подушки под ее затылком, с каждым томным движением, что будет только становится все горячее, с каждой секундой.

Футболка отброшена в сторону, упала где-то за его ногами, в конце дивана, он трогает, тело Гретель отзывается мурашками, вздрагивая от каждого касания, шороха. Гретель нравится, как тяжело его дыхание, как он пыхтит, ничего не стесняясь, когда касался, когда сжимал пальцами. Пыхтит, дышит и стонет в ответ на стоны самой Потеряшки. Ей все еще больше больно, ему уже приятно. Но Гретель двигалась, уже не стеснялась, раскрыв себя перед ним, на нем, уверенная в себе, расцвела, поддерживаемая им, его рукой в своих пальчиках.

Скрипит-скрипит под ними старенький диванчик. Он, кажется, в смятении, Гретель хочется знать, что не так. Что гложет этого мужчину, когда она так откровенно скользила на нем, вот она подается вверх, выгибается, демонстрирует себя, прогибаясь, подав грудь на встречу жадной руки, жадным глазам. Спрятались синяки в темноте, но слабые лучи света за окнами, от фар проносившихся машин, от фанарей, они нет-нет, да выхватывали тело Гретель, раскрывали секреты. То тут, то там россыпью шли родинки. Где-то на плоском животе все еще жег кожу не прошедший засос. Бедра полнились уходящими следами чужих пальцев, она соврет, что это его, если он вдруг заметит и спросит. Вот она опустилась вниз, слишком быстро, с влажным шлепком. Пошло и откровенно.

Когда он садится, Гретель все равно остается ниже. Маленькая девочка на большом мужчине, полна красноты на щеках от стыда, больше не сцеплены пальцы, он сбегает, лишая твердости рук, но не оставляет Гретель одну. Голос, выдох, чувственно на ее ушко пройдет дрожью сверху до самого низа. Гретель ответить не может, Гретель прячет лицо в ее сильной шее, кивает и трется носом. Смена положение кружит Потеряшке голову. На бок, на спину, под тяжесть мужского тела. На его ладонь между диваном и спиной, большая и теплая. Гретель хочет мурлыкать, а получалось только стонать, все еще чувствуя его внутри. Снова сплетены их пальцы, ее ладонь в его просто тонет. Поднимает взгляд, так хотелось бы быть носик к носу, лицо к лицу, но видно ей не так много. Разница в росте Гретель разочаровывает. Свободную руку Гретель на его грудь положит нежно и трепетно, проскользит маленькая ладошка по напряженным мышцам, вопьются не больно ноготки в кожу. Гретель кивает с заминкой, но ноги по дивану скользнули, Потеряшка послушна, потеряшка раздвигает их для него. Он снова заставляет ее стонать.

Так легче, под ним, выполняя эти приказы и просьбы, трогая, она под защитой его, спрятана от чужих глаз, Гретель привычно метает взгляд в сторону входа, боясь, что вот-вот появится кто-то лишний, посмотрит, отпустив едкий гадкий комментарий. Движения заставляют Гретель позабыть и об этом. Теплые, приятные, не как раньше. Ей нравится, ей хорошо. Потеряшка не скрывает, ерзая головой по подушкам, ерзая под ним. Обнимает свободной рукой, скользит ногой по его ноге. Следом второй. Он просил раздвинуть, Гретель с улыбкой смыкает их на мужской пояснице. Она теснота, что несет удовольствие, горячая, не холодна совсем. Пальчики Потеряшки на его плече, она липнет, она давит, требуя быть ближе, требуя склонится. Она хочет чувствовать его всем своим телом. Портит мужскую игру, но, быть может, он послушает ее снова, сделает, что Гретель хочет. Крепче сожмет пальцы на его руке. А в благодарность за сладость движений позволит себе одно короткое горячее "да", что шепотом сорвется с губ, Гретель полна надежд, что он не услышал...