свечка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Время платить по счетам |
Участники | Время и место действия |
• Ethan Reisler | • 25 марта, комната № 107, ближе к 10 часам утра |
Описание |
Скоро он выпустится, значит самое время явиться и потребовать возвращение долга. Но у Шелли же как всегда нет денег? Да и где ей взять такую сумму, выходит один, как всегда, отработать хотя бы часть..
Внешний вид: черные джинсы, черная толстовка с капюшоном на молнии.
С собой: складной нож, телефон
Настроение: решительно настроен так.
Выпуск. Долги. Время. И так по которому кругу подряд. У него было все меньше времени, а долгов накопилось не мало. Ему должны. Истина. И нужно что-то делать. Деньги правят миром и сейчас они были ему нужны. Зачем? Просто по факту. Он не мог уйти не взяв то, что ему должны. Конечно можно забить, проявив напоследок человечность и великодушие, простив человеку жалкие две штуки зеленых, пустяк, Итан за одну неделю при желании мог стрясти с людей больше. Так почему бы не проявить это самое великодушие и не простить столь незначительный пустяк?
Да потому что нехрен влезать в долги, если ты не можешь с ними расплатиться по той или иной причине. И не спасет от его желания получить свое то, что в должника и без того забитая жизнью девочка. Влезла, будь добра, верни и никто не пострадает. Или отработай. Не важно
Он шел по коридору, сжимая в руке рукоятку, спрятавшую в себя лезвие. Заточено и готово к действию. Или эта чертова Шелл думала, что Итан с ней будет шутки шутить и играть в игры, веря слезливым взглядам? Он к сожалению или счастью не ангелочек во плоти, он скорее по другую сторону баррикад, но сейчас не об этом. Все было просто. У нее нет денег? Отлично. Он позабавиться. дав выход своей агрессии. И все равно кто будет стоять перед ним. Разве что какого-нибудь парня от отправил бы в больницу в критичном состоянии, а с девчушкой, даже если это Шелли, он позабавиться по другому.
Итан остановился напротив нужной двери, скидывая с головы капюшон и разминая плечи. Требовательный стук. Он бы с радостью вышиб дверь, что бы совсем уж перепугалась девчушка, но, вдруг она не одна? А его визит итак из серии "приятных сюрпризов", от которых дамочки просто падают в обморок. Хотя, при появлении этой озлобленной физиономии у своих дверей в обморок кто только не падает. А тут еще вызовет всеобщий переполох и истерию. Не нужно оно никому.
И вот стоит он значит и ждет, пока ему наконец-то откроет дверь этот загнанный в угол мыш женского пола. Ну какого черта. Он даже ударил по двери, уже готовый вынести ее, лишь бы не топтаться в коридоре слишком долго.
Это утро Шелли начинала с привычного ритуала – нанесения мазей на ушибы и синяки. Ссадина на лодыжке, царапина на кисти, ушиб на бедре… С кряхтением и оханьем, Томбстоун старательно натирала бледную кожу, вспоминая за каждым уколом, за каждым щепанием, вызываемым химической реакцией, о своих обидчиках.
Последний синячок – тот, что был на плече, был «подарен» ей Кэт: долговязой шатенкой и любительницей волейбола.
Проводив вечно приподнятую и живую Фэй печальным взглядом (Шелли нравилось присутствие энергичной молодой девчушки), мышка принялась за поздний завтрак – яйца и сосиски, самолично испечённая булочка с изюмом и чашка кофе с молоком – простой растворимой «бурды» три в одном. Сегодня не нужно было спешить на занятия – историю отменили по одной, ведомой лишь учителю, причине.
Мерный стук застал её в процессе еды – нетерпеливый, властный, он буквально требовал к себе внимания. Шелли не успела вскочить со стула, положив вилку на тарелку, перебирая в голове бесчисленных знакомых первогодки Кузнецовой, что могли бы заявиться с утра пораньше, дабы пригласить ту прогулять, как вдруг сильный удар в дверное полотно заставил её остановиться на месте как вкопанную.
- Это не к Фэй…, - прошептала Шелли себе под нос, страшась самого худшего. Запахивая халатик получше, она перевязала пояс на тугой узел и на цыпочках подошла к двери, дабы наклониться к замочной скважине и постараться узреть утреннего гостя… или гостей.
Но лишь темнота ткани предстала перед ней. Там, за порогом её убежища, мог быть кто угодно – от очередного придурка, желавшего подёргать Шелли за космы, до самого отпетого негодяя, что коварной змеёй вползал в её жизнь, обещая спасение, но лишь отравляя её, гноя и без того ноющую рану.
Неудачная игра в прятки, не сейчас. Он уверен что она дома, поэтому лучше бы ей открыть эту чертову дверь по хорошему. Ожидание заставляет его злиться, пальцы сжимают сталь. Он определенно впустит в ход свою игрушку, как только окажется внутри, оставалось только дождаться, когда эта трусиха отворит ворота в свое прибежище. Выдох. Ярость дрожью по телу, туманя разум, он звереет.
"По нормальному не получиться." - иногда он жалел, что природа не одарила его каким-нибудь диковинным талантом, что-нибудь из серии тонкого слуха, способного улавливать любой шорох, нет же, вместо это приходилось напрягать все, что вообще возможно напрячь, закрыв глаза и пытаться услышать, что происходит за дверью. Но он же уверен, что она там. А раз она там и не открывает, значит у нее просто заклинило дверь, значит это приглашение действовать его любимым методом. Усмешка. Итан доволен своей злостью.
- Если ты сейчас не откроешь дверь, я сделаю это по своему. И поверь, убедить кого-либо что твою чертову дверь просто заклинило, мне не составит труда. - Шел, ну почему ты не видишь его глазок? Он так смотрит, так смотрит, просто уничтожает своим взглядом. Ты хоть знаешь какой шикарный взгляд у него в такие моменты? Конечно знаешь. Правильно делаешь, что прячешься. Снова удар, заменяющий ему стук. Считай до пяти и говори прощай жалкой деревяшке на жалких петлях. - По хорошему тебя прошу - открывай.
Ледяной тон, вот где начинаются проблемы. Хозяин такого голоса врядли не потерпит возражения. Он уже знает, что сделает с ней когда войдет, знает, какую порцию нежности подарит ей, как только увидит, а преграда захлопнется за его спиной. Но если это ничтожное создание и дальше будет делать вид, что она приведение без хренова моторчика...
- Ладно, милочка, я считаю до трех и действую. Советую отойти, иначе зашибет. - нет, он не будет это терпеть. Отходит на несколько шагов, снова разминая плечи. Уже решив, что лучше сделать все в классических киношных традициях, когда бравые американские ребята разносят подобный материал в щепки одним ударом ноги. И будьте уверены, местные петли явно не выдержат его удара. Осмотрелся, убеждаясь, что никого нет, занимая удобную позицию.
- Раз. - громко и спокойно, что бы слышала и задумалась. - Два...
Голос. Словно наваждение, кошмар из прошлого, ещё горше, ещё глубже, чем тот, что лишил её пальца. Голос, обещавший пытку. Голос, за которым стоит нетерпение и похоть.
Она помнила, как каждый раз после их «общения» сворачивалась в тугой комок и навзрыд рыдала. Помнила, как порывист его характер и грубы его руки. Она знала – он пришёл сюда не затем, чтобы ласково погладить её по голове и спросить: «Как дела, Шелл?».
Паника волной захлестнула бедняжку – ноги стали ватными, руки сами тянулись ко рту, чтобы зажать его – пусть задохнувшись, но не издать и писку, коленки подогнулись, а после девушка и вовсе осела на пол, чувствуя щиколотками холод ламината.
«Боже, хоть бы он ушёл, Божечки…» - отнюдь не религиозная, она была готова молить хоть дьявола, лишь бы змий уполз восвояси. Невольный взгляд на окно – выпрыгнуть, спастись, убежать, если не сломает ноги или же уползти, если те подведут. Лишь бы не…
Пошли угрозы – она знала, что те не пусты, что за каждым словом последует дело.
Говорят, что когда падаешь, лучше всего полностью расслабиться и отдаться воле судьбы, когда тебя затягивает трясина – лучше не дёргаться, когда в твою дверь стучится Итан Рейслер – лучше открыть сразу.
Встав на четвереньки, она подползла к замку, опёрлась на ручку двери и лишь тогда смогла побороть слабость и встать. Щёлкнул замок, едва с той стороны донеслись первые цифры обратного отсчёта. Бледная, растрепанная, она смотрела на стоявшего пред ней молодого человека с нескрываемым страхом. Страхом за свою жизнь.
Опасливо отойдя в сторону, чтобы впустить его внутрь, Шелли не проронила и слова.
Ему не понадобилось говорить "три". Она таки отворила перед хозяином ворота, что бы тот, с властной и надменной усмешкой, вошел внутрь, с силой захлопнув за собой дверь. Теперь можно было поиграться и поиграться довольно весело. А в глазах уже горели эти не предвещающие ничего хорошего огоньки. Он повернулся, запирая за собой дверь, после переводя взгляд на это ничтожество, ползающее по полу.
"Раздражает." - присел на корточки, тут же хватая за подбородок и приподнимая ее лицо. Ухмылка. Хочешь он окунет тебя в очередной адский котел? Он смотрел ровно в ее глаза, читая в них страх, страх к себе и ему это нравилось. Вот он, будущий держатель какого-нибудь незаконного бизнеса на своей родине. Решает дела грубо, без лишней жалости.
- Привет, моя милая Шелл. - он издевается над ней, решив разбавить физическое насилие нотками моральных унижений и втаптыванием в грязь. А ведь в какой-то мере она принадлежала ему, хотела этого или нет, но сейчас была всего-лишь вещью, товаром в его наглых загребущих лапах. И что его останавливало заработать на ее теле денег? Наверное не было подходящего места для подобных увесилений. А жаль, желающих бы нашлось достаточно. - Как ты себя чувствуешь? Как твои дела?
Да плевать ему как твои дела по большому счету. Его волнует только одно - где его наличка. Или как всегда, не нашла? Он резко отпускает ее подбородок, но все еще на корточках. Пробегается взглядом по своим "вложениям", в очередной раз не понимая, почему она позволила себе стать таким ничтожным существом. И вроде ведь не уродина, если не брать в расчет отсутствие пальца. Выдохнул. К чертям ему думать о таких мелочах.
- Ты приготовила деньги? - ему даже оскорблять ее не надо, а вот припугнуть, схватив за грудки, вполне в его стиле. - Или тебе настолько нравится, когда тебя трахают, что ты уже не считаешь нужным что-то придумать?
Прямо, грубо, вхарактерно.
Раскормленный кошак вваливается в мышиную нору, вертя усами, рассматривая скудные запасы грызуна, да всё мурлыкая: «Где же моё молоко? Куда подевалось моё молоко, мышь?». После его благодушный тон становится всё напористей, настойчивее – это уже не праздные вопросы, но требования, что потихоньку перерастают в угрозу, а затем и в исполнение.
Были ли долги Шелли поводом для Итана, или же тот просто не мог мириться с «мировой несправедливостью» и обесцениванием его собственных средств, а потому брал тем, что мог использовать – девочка не знала.
Его шероховатые пальцы, сцапавшие мордашку в тех же местах, где совсем недавно цепким капканом смыкались тонкие перста Кэтрин. Отчаянье того дня тут же пробудилось в её подсознании, выливаясь в трепет всего тела и онемение шеи.
- Всё хорошо, - робкий ответ, за которым нет и капли правды.
Если бы перед балериной сейчас стоял мужчина, а не монстр, она бы прижалась к его груди и рассказала всё-всё, что затронуло трепетную душу, столь чёрную от отчаянья, что даже уголь, кинутый в эту реку, стал бы белым на фоне воды. Но перед ней сейчас восседал кредитор, чья жажда была сильнее, чем та, что гложет коня с пробитым брюхом, что всё пьёт и пьёт…
С глухим ударом красноокая ударилась о стену, тихонько взвизгнув и чувствуя, как пятки отрываются от земли. Вцепившиеся в халат руки напряглись, под толстовкой дрогнули мускулы, а в глазах обидчика читался упрёк и презрение.
- Они в столе, - дрожащим голосом отвечала девушка, что едва смогла наскрести две сотни долларов, отказывая себе в косметике, сладостях, новой одежде…
Она невольно сжала ноги, съёжилась, втянула шею – сделала всё, чтобы стать меньше, незаметней.
- Ты еще и врешь мне? - с усмешкой отвечает он, чувствуя что она врет. Интуиция хороший друг, если ее слушать. - Не хочешь мне все рассказать, а?
И вот сценарий. Спина, стена, грубый удар, но не достаточно сильный, какого хотелось, пожалел? Нет. Просто пока с нее хватит. Он удивленно смотрит на нее, услышав о наличии денег. Но он не полезет в чужой стол, не сейчас, нет. Усмехается, сжимая пальцы и ткань халата, толкает ее в сторону стола, разжимая хватку. Он должен это делать?
- Принеси. - короткий приказ. Он подождет, наблюдая за этой мышью. Она всерьез думала, что он сам возьмет и достанет? Зачем, когда есть легко пинаемая и ничего не говорящая против Шелли. Но нужно что-нибудь сделать, что-нибудь сказать, что бы растормошить ее хоть немного и заставить двигаться живее. Скованный страхом, но все же безжизненный труп, что слонялся перед ним, ему нисколечко не интересен.
- Шелл, давай быстрее. У меня не так много времени, что бы возиться с тобой пол дня. - произносит, смотря на свои часы, а после скрещивая руки на груди в ожидании. Поверила или нет? Вселил ли он в нее эту ложную надежду на скорое избавление от своей персоны? Не знал, да собственно ему это и не важно. Он все равно сделает то, что задумал. Сумма врядли будет вся,а должна она еще столько, что быстро расплатиться с ним врядли сможет.
Он прислонился спиной к стене, прикрывая глаза. Почему она не надела на себя майку или еще что-нибудь? Почему именно халат? Он же даже не сможет поиграть с ней как следует, не сможет воспользоваться лежащей в кармане игрушкой, что специально прихватил с собой для такого веселого случая. И этим своим халатом она злила его еще больше, хотя казалось бы, куда уж еще-то. Но нет. Итан найдет куда вместить еще несколько капель из этого бесконечного потока ярости и злости. Главное, что бы это ничтожество уже скорее двигало своей задницей, а то простаивать без дела, когда надо приступать к основной фазе его примитивной с ней операции, не дело.
- И кстати сколько там на этот раз? - а какое это имеет значение, Итан, если сколько она не плати, денег явно не хватит, просто кое кто вошел во вкус своих издевок над бедной и несчастной девочкой. А мог бы стать рыцарем, героем, взять под опеку и вступиться за нее. Сам усмехнулся от собственных мыслей. За это ничтожество? Если только как за "вложения" и игрушку, а так...
Тиски разомкнулись, и чувство свободы блажью хлынуло в голову: «Быть может, ему и вправду нужны лишь деньги?». Подобные мысли могли бы оскорбить любую уважающую себя девушку, но Шелли находила в них спасение, выход из безнадёжной ситуации, когда ты – лишь инструмент в руках мужчины.
Она едва ли не спотыкаясь семенит к угловатой тумбе, резко открывает ящик: с мебели посыпались тетради, но пленница обстоятельств не отдаёт этому должного внимания. В руках тут же оказываются купюры разных мастей – от пятёрки до полтинника, которые Шелли судорожно старается разгладить, привести в божеский вид. Проходят драгоценные секунды, алые глаза то и дело скашиваются на «господина мучителя», ловят на себе его нетерпение, и вот мышка уже тянет дрожащие руки к Итану.
- Это за неделю, - робко говорит она, отворачивая мордашку в сторону, - Пожалуйста, дай мне ещё немного времени, - хрипел голосок, а руки тем временем всё продолжали держать заветные купюры, словно бы то были не деньги, а билеты на поезд «Спокойная жизнь».
На две сотни долларов в школе Святого Леонарда не развернёшься – это знал каждый. Но присланные родителями деньги предназначались на простые бытовые нужды: еду, бельё, возможность купить хороший гель для душа или же порадовать себя помадой.
«Если бы папа только знал, на что идут его сбережения…» - Шелли давно обратилась бы в полицию, будь она уверена, что не раскроется печальное прошлое, порочащее честь семьи Томбстоун. Представить себе выражение лица всех домочадцев, узнающих в зале суда о том, как она буквально продалась в рабство за возможность «уйти ненадолго от проблем» - и всё встаёт на свои места. А ведь всё начиналось с задушевных бесед и понимающих кивков, ободряющего: «Попробуй и ты тут же забудешь всю эту чушь, что гложет тебя» и карих глаз свободолюбивого и сильного парня. Сломленная куколка смотрела в них и верила каждому слову, ловила каждый жест…
Он выдохнул, качая головой и принимая из рук купюры различный мастей, даже не пересчитывает, знает что эта девчушка его не обманет, вышло бы боком. Убирает деньги в карман своей толстовки, но он не доволен, снова качает головой и его лицо принимает самый сочувствующий и усталый вид, какой только можно. Выдыхает, смотря на Шелли с многовековой усталостью, хотя он прожил всего какие-то 18 лет, а скоро ему уже плюсуют единицу. А тут какие то двести долларов? Его ладонь осторожно и заботливо опускается на скрытое халатом плечо.
- Шелли... - вторая рука скрыта в кармане, подушечка пальца на кнопке встроенной в рукоять, он с трудом сдерживает ухмылку, смотря на свою добычу. - Ты каждый раз просишь об одном и том же... - небольшой подшаг, пальцы пробегаются по шее, снова он придерживает ее подбородок, приподнимает лицо, действуя с нежностью и осторожностью, купюры свернувшиеся в его кармане якобы успокаивают его и сдерживают ярость. Слегка склоняет голову, приближаясь к ее лицу, едва касаясь губами ее губ - когда ты уже поймешь... - хищная ухмылка, он убирает пальцы, снова возвращая ладонь на ее плечо, грубо сжимает его, отпускает, пальцы тут же вцепляются в горло, сдавливая, ударяет ее спиной о стену, прижав. - Что просто так отсрочку ты не получишь.
Последняя фраза - холодный вердикт. Он достает до сих пор скрытую от ее глаз вещь, нажатие кнопки и лезвие выскакивает быстро, с характерным щелчком. Сталь прижимается к щеке, не давит, ведет по коже вниз, расслабляя хватку горла и убирая руки лишь для того, что бы лезвие прошло дальше, по коже на ее горле, он упирается острием в ее кожу, чуть давит и убирает, оставляя после себя слабую точку выступающей крови, рука уже нашла ее щеки, сжимает, губы касаются места укола, слизывает выступившую кровь, зверея еще сильнее, а кончик ножа упирается в живот через махровый материал. Моральное удовольствие от унижения и демонстративной власти над бедной несчастной девчушкой, удачно попавшейся ему в свое время.
Выпрямляется, смотря в глаза словно хозяин. Острие ножа скользит вверх, будь на ней майка, он бы уж разрезал ее.
- На колени. - нет, он не будет ждать, он не намерен ждать. Пальцы в волосы, сжимает и с силой давит, заставляя ее принять нужное ему положение. А в его глазах читался немой приказ к действию.
"Тебе же не надо напоминать, что нужно делать, верно?"
Надежда. Тонкая, хрупкая ткань, что держит нас над бескрайними просторами отчаянья, даёт нам силы ступать дальше. Он подарил ей надежду своим добродушным тоном, мягким касанием, едва ощутимым поцелуем.
Шелли была готова поверить в тот миг, что Итан изменился: что дружба с Мари или же какое-то чудесное событие в его жизни заставили жестокого тирана в его душе уйти прочь, оставив там лишь сильного душой и телом молодого человека. Она не стала отстраняться его от себя, давить, играть в недотрогу – нежность была приятна девушке, она ждала её, мечтала о ней всем своим естеством.
Но подарив ей крылья, Итан после безжалостно полоснул по перьям топором, роняя птаху в самую грязь, бесцеремонно насмехаясь над её беспомощностью и желанием просто жить.
Холодная сталь проклинает мышку ступором – та не в силах даже дёрнуться в сторону, так остро она помнит как точно такой же нож кромсал её плоть и дробил на осколки кость.
Испарина проступила на лбу, комната закрутилась и окрасилась в алые оттенки, дыхание стало столь частым, что казалось, будто бы жертва намеревалась выкачать весь воздух в комнате, лишь бы её мучитель задохнулся.
Но задыхалась она – пальцы на шее давили подобно тискам, перед глазами уже разверзлась картина августовского звездопада, сталь сияла всё ярче… Хозяйка апартаментов теряет сознание, но лишь на доли секунды – колющая боль пробуждает сознание.
Она глядит на одинокую каплю крови уже не с испугом – истерика берёт своё:
- Убери это от меня! Убери! Убери! Прочь! Убери! Молю! Прочь! – сипло, прикладывая все свои крошечные силы, требует она, трепыхаясь словно пичуга в зубах ящера. Сталь оставляет несколько мелких царапин на животе, но она уже не замечает этого – так силён был страх боли, так свежи были воспоминания.
Внезапно его ладонь ложится на макушку и с силой придавливает хрупкую куколку к земле – та силится, старается но чувствует, но в шее что-то противно хрустит и Шелли сдаётся, покорно принимая положение униженной. Смотрит снизу вверх ему в глаза, но не находит в них и толики человечности.
«Какой же ты ублюдок», - проносится мысль, и девочка уже жалеет, что не напрыгнула на нож, но и в этом случае никто не скажет точно будет ли Рейслер помогать с раной или же воспользуется ещё большей слабостью, чтобы жестоко поиметь умирающую.
Дурнота подступает к горлу при одной только мысли о том, что её хотят заставить сделать. Противно, мерзко, грязно – мышка долго колеблется, прежде чем протянуть дрожащую руку к молнии.
Он следил за ее ее движениями, неуверенность, стыд и/или страх, что сковывает ее? А он ждет, выжидает когда она в очередной раз пройдет через это унижение. Сколько можно было вести себя подобным образом? Или его жестокость ничему ее не учит? Разве уже нельзя подать голос против, рявкнув раз на своего мучителя и ошеломить его, показав маленькие клычки, что бы тебя хоть немного уважали и хоть во что-то ставили? Или просто смириться и действовать, повинуясь, что бы наскучить как можно скорее и от тебя отстали и не старались втаптывать в эту грязь снова и снова. Нет, надо как всегда реветь, бояться, трястись, хватаясь за молнию на его джиснах своими неуклюжими и трясущимися пальцами. Нет. Тут не было и не намека на просветление. Как еще не сожрали в этой школе? Наверное потому что, кто-то мог перепутать, увидев ее разговаривающую с одной из главных проблем школы.
На губах вновь заиграла ухмылка. Может и правда устроить нечто веселое и посмотреть, что будет? Пустить слух, дать часть информации, что она спит с ним периодически, что тогда будет? Оставят в покое или сотрут в порошок участники фан-клуба Итана? Загнобят сильнее или не рискнут связываться? Он бы с радостью понаблюдал за развитием событий, не вмешиваясь в происходящее.
Но это потом, сейчас нужно вернуться к этой капуше, в очередной раз выдохнув, немного разочарованно, почему просто нельзя сделать все быстрее, что бы не терпеть его присутствие в своей комнате слишком долго?
"Нет, это ничтожество просто не могло в меня влюбиться. Может она просто мазохист и любит моральное унижение, вот и тянет?" - он отмахнулся от этой мысли, словно от назойливой мухи. Какого черта его должны волновать чьи-то чувства.
- Шелл... - снова он ведет себя не свойственно, голос ласков и нежен, он прячет нож в карман, а руки ложатся на голову, движение подушечек пальцев, чуть давящие на голову, своеобразный массаж и...прижимает ее лицом, наплевав о том, что девушка могла банально задохнуться, такой намек был понятнее? - Мне долго ждать, пока твой рот примется за дело?
Медлительная, ревущая, ничтожная тварь, не может даже нормально справиться с мужскими штанами, что бы сделать уже свое чертово дело и приступить к другому, более активному с его стороны.
Как часто он проделывал подобный трюк с доверчивой глупышкой? Вся эта показная нежность на несколько секунд, бесцеремонно обрывающаяся на следующем «повороте событий» в грубость и даже жестокость.
Пара секунд, чтобы восстановить дыхание и откашляться, мгновение на то, чтобы вновь поднять глаза и увидеть в них приказ, следующее – чтобы вкусить словесный коктейль из нетерпения и негодования.
Корча из себя дурочку, Шелли действовала инстинктивно, неосознанно – иначе она бы давным-давно поняла, как правильнее поступать с бунтарём, ни разу не попавшимся на этот трюк.
Глубокий вдох помог справиться с головокружением. Она уже проделывала всё это и не раз – жива, несмотря на репутацию Итана по школе, здорова. Нужно лишь будет провести пару часов у «фарфорового друга», а после драить дёсны до крови.
Руки всё ещё плохо слушаются её и процесс расстёгивания ремня, изъятия пуговицы из ушка и, наконец, борьбы с молнией наконец подходит к концу.
Привычным движением, она берёт в ладошку уже порядком окрепший «инструмент» и начинает неспешно проводить рукою взад и вперёд, примеряясь и, словно бы готовясь к прыжку с парашютом. В тот момент можно было услышать как сопит её носик, видеть как вздымается грудь, разглядеть как ещё сильнее покраснело обычно бледное личико.
Наконец, на радость мучителю, балерина касается его хозяйства губами, на мгновение морщась, но тут же снимая гримасу с лица. Шустрый язычок бегает кругами, а Шелли всё активнее работает рукой, подключая и вторую.
Пряча глаза в пол, она продолжает свой монотонный «ручной труд», горя со стыда и чувствуя себя последним человеком на Земле.
Она возиться, нарываясь и злясь, ремень поддается плохо, ее руки дрожат, замедляют, сколько можно, но наконец-то, ощущение свободы и теплое дыхание, с плотным и нежным обхватом рук. Он выдыхает, но уже не от разочарования или приступа ярости, а от пробежавшей по телу после прикосновений приятной дрожи. Наконец-то она перестала медлить и принялась за дело всерьез.
Пальцы в волосах, сжимают их, глаза прикрыты а дыхание заметно участилось по сравнению с тем, что было еще пару минут назад. Но он не может терпеть долго эту прелюдию. Требовательно давит заставляя пустить глубже, смотрит из под прикрытых глаз, с трудом скрывая признаки наслаждения под маской холодной невозмутимости. Но предательский шумный выдох рушит всю его невозмутимость к чертям собачьим. Сейчас он мужчина, а эта девчушка добралась до самых слабых мест мужского характера. Он готов был бы сдать и простить все, но ей не достает для этого умений и напора, и чуть-чуть храбрости. В голове сплывает образ одной особы, которая никогда не вставала перед ни на колени, добровольно. А ведь у него всего одна выигранная партия.
Мычание вырывается случайно, но он не особо расстроен очередной трещиной в облике невозмутимости. Девочка молодец и по своему даже старательна. Он отдал ей должное, но ему не достаточно для полного удовольствия.
Давит, направляя и управляя, диктуя сжавшими волосы пальцами правила игры. Ему не нужны ее пальцы, ему нужен ее рот.
- Ртом, а не руками.. - голос предательски дрогнул, а глаза невольно закрылись, ощущая приятную влагу. Тепло. Слишком. Он не хочет управлять ее сейчас, задав направление, его пальцы разжимаются, ослабляя хватку, закусывает губу, вновь шумно выдыхая, приоткрывает глаза, смотря вниз сквозь пелену удовольствия. Зрелище его радует. Унизительная поза, он знает, что щеки ее горят, хочет усмехнуться, но снова подает голос, пусть и еле слышно. Ладонь вновь на затылок, снова пальцы сжимаются, а время улизнуло от него с первым движением языка.
Его бьет дрожь, заставляет ее ускориться, иногда задерживая, надавив ладонью. Игра, довольно приятная, расслабляющая его слишком сильно. Но, вовремя спохватившись, он все таки ухмыляется, награда за действия, с последней дрожью. Вздрагивает, позволяя воспользоваться сомкнутым вокруг пленом губ, прежде чем покинуть, поганя образ бедной девочки сильнее, остатками на раскрасневшееся от стыда лицо. Глубокий вдох, усмешка, Ему нравится такой образ, невинная и обиженная жизнью теперь выглядела иначе. Он смотрит в ее глаза. Закончил, но это не конец, ты же прекрасно знаешь об этом.
Едва не поперхнувшись, она всё же не останавливает своего труда – прекрасно помнит, как тяжело всё начинать сначала, как жесток он бывает, когда она вдруг позволяет себе передышку. Сглатывает и чувствует как слёзы одинокими каплями текут по щекам. Противный вкус постепенно стал привычным, а Итан чуть мягче – пусть его руки всё ещё сжимают ломкие волосы девчушки, но Шелли понимала – то первобытный зверь в нём потворствует своим жестоким желаниям.
Отмечает каждый стон, каждый взгляд, пусть и прячет глаза под чёлкой. Отмечает и ждёт, терпеливо, аккуратно, так, чтобы ненароком не прикусить белёсыми зубками нежную плоть. В голове невольно мелькают картинки прошлых, не самых удачных попыток Итана заставить балерину «опуститься на колени» - она не стала сопротивляться и заглотила хозяйство бунтаря с несвойственной скромнице жадностью, но лишь затем, чтобы оставить на нём отметины резцов. Но плата за подобный проступок была слишком высока, чтобы мышка посмела повторить трюк.
Темп рос, её руки тихонько скользили по его бёдрам, а пульсация в импровизированном леденце намекала на скорый конец пытки чувствительных губ Шелли, не привыкших к подобной грубости.
От неожиданного финала, поправшего её и без того не самый скромный внешний вид, девочка взвизгнула, упав на пятую точку и болезненно стукнувшись затылком о стену.
Волосы, руки, грудь, лицо… она чувствовала как капля с носика упала на колено и, кашлянув разок, отвела стыдливый взгляд в сторону.
«Теперь я не ничтожество. Просто дешёвая шлюха», - пронеслась самоуничижительная мысль, от которой хотелось громко и с досадой рассмеяться над самой собой.
«Молодец, Шелли! Ты поднялась на ступеньку выше! Теперь тебя будут замечать!».
Опираясь о стену, хозяйка комнаты встала и намеревалась было пойти в сторону салфеток, чтобы привести себя в порядок…
Опираясь о стену, хозяйка комнаты встала и намеревалась было пойти в сторону салфеток, чтобы привести себя в порядок…
Он дает ей перерыв, достаточный, что бы привести себя в порядок, убрав с тела следы надругательства и очередного морального унижения. У него уже есть идеи на свой следующий визит, который довершит образ шлюхи, но у него впереди еще есть время, что бы нанести ей решающий унижающий удар. Шлюха есть шлюха, а от мысли он приходит в восторг. Тебя ждет довольно скорый и "приятный" визит, правда ты об этом еще не догадываешься.
Она закончила со своими процедурами, он подошел сзади, положив ладони на хрупкие женские плечи.
- Халат тебе больше не понадобиться. - движение и шелест спадающей вещи, которая оказывается в ее ногах до того, как она переступит его, утянутая им в сторону постели. Ему нет нужны подставлять к ее горлу холод и остроту стали, она итак послушна. Останавливается, разворачивая лицом к себе, грубый и сильный толчок и она на ближайшей кровати. Он пробегает взглядом хищника, который наброситься на свою жертву. Довольно усмехается, почему с таким телом она не имеет хоть каплю успеха и признания?
Нависает над ней, жадно впиваясь губами в нежную кожу. Россыпь поцелуев, смешанная с укусами и засосами. Это его вещь, все должны знать, что она принадлежит ему сейчас и до конца. Лезвие все же проходит по коже, не ранит, лишь разрезает верхнюю часть белья, что бы он, сорвав разрезанную ткань и дав волю ее груди, припал, зажимая зубами, надавив и потянув, отпустил,снова прижавшись, пока ладонь хозяйничала внизу, играли кончики пальцев, а губы мучали, гуляя по коже. Он принимает сидячее положение, лишь для того что бы избавить себя от толстовки, стянуть футболку, отправив все на пол. Снова губы на шее, укусы, до боли и крови, оставляя кучу синяков, жадно лапая, возвращает пальцы к игре.
Но вновь пробегается, разрезая оставшуюся ткань, тот защитный треугольник внизу пал, отброшенный его сильной и наглой рукой, а нож за ненадобностью был скинут на пол. Она не сбежит, а он снова готов к рывку.
Встает но колени, грубо раздвигая ладонями бедра и притягивая ее ближе, направляя плоть и упираясь. Упирается руками в кровать, по обе стороны ее головы, смотрит в глаза, нагло, с усмешкой.
- Начнем, Шелл. - не вопрос, утверждение и грубое резкое движение, с которым он прижимается, ударяясь о ее тело. И начинает, грубо, не щадя, не давая привыкнуть. Очередное унижение и боль. Все же прекрасно, верно?
Бумажные полотенца, царапая кожу и превращаясь во влажные комочки целлюлозы, летят в помойное ведро, где им и место. От усердной работы затекла шея, и Шелли разминает её пальцами, гнёт в разные стороны, прикрыв алые очи и радуется минутам покоя. Она всё ещё чувствует специфический привкус во рту, жар по всему телу, то, как ссадят мелкие царапинки и ноют синяки.
Запахиваясь в махровые ткани, она выглядит столь хрупко, что может показаться – раскрошится на части, стоит лишь подуть.
Но желание труженицы расслабиться и почувствовать себя наконец в безопасности было более чем преждевременно. Мелькнувшая на краю зрения тень тут же легла увесистыми ладонями на нежные плечики. Рядом с Шелли Итан смотрелся гигантом, которому приглянулась залётная фея. И та, стоя без единого движения, уже начала осознавать, что «пляски» не закончились: напротив – они только в разгаре.
Жар пробегает по телу с каждым новым касанием его губ, с каждым прикосновением пальцев, что так бесстыдно играют с юным телом. Шелли чувствует как постепенно, мгновение за мгновением эта грубая игра зарождает в глубине её тела пламя страсти. И как бы ни было противно осознавать это, но она уже успела привыкнуть к Рейслеру, к его нетипичным приставаниям, к его неукротимому нраву и напору.
И вновь замирает, увидев лезвие ножа рядом с покрасневшей от ласки кожи, но тут же проглатывает свой страх, стоит тому лишь безжалостно расправиться с новеньким бельём. Лоскуты, падающие на пол, она провожает печальным взглядом – трусиков с мордочкой зайки можно и не найти во второй раз.
Лёгкий хрипловатый стон невольно покидает грудь, стоит мужчине коснуться её. До боли, а после и до крика – таковы его ласки, такова его «любовь», обжигающая, властная, бесчеловечная.
Это был не первый раз, будет и не последний – Шелли это понимает. Она вновь использует не раз проверенный приём: думает о Йене. Славном, добром, сильном, чтобы позволить другому надругаться над собой. Чтобы унять боль, не дать тому разорвать её нежную плоть, не удосужившись даже подготовить девушку как следует.
Крик боли рвётся наружу. Шелли выгибается в спине, цепляясь за простыню пальцами, кусая губы, дыша в такт его движениям. Образ милого юноши, что делил с насильником лишь одно – цвет волос, тает перед глазами, вытесняемый жестокой реальностью. Йен не мог бы совершить с Шелли подобного – она просто знала это. А ещё она знала, что он даже не посмотрит на неё… Таковы были слова Кэтрин. И девушка в них поверила.
От досады слёзы вновь подступили, но так и не покинули глаз – слишком много их пролилось сегодня. Моральная боль, осознание того, что Йену никогда в жизни не захочется быть с таким ничтожеством как она, со шлюхой, что сейчас расплачивалась собственным телом за долги, кололи сильнее, чем эгоист в постели.
Он никогда не думал о том, что сделает ей больно, что самому ему было бы приятнее, если бы Шелли была готова к сексу, о том, чтобы одеть презерватив или же хотя бы вытереть член от семени, прежде чем входить в свою временную секс куклу…
Тем временем стоны становились всё громче, нежные руки обвивали его мощную спину, а глаза застилала пелена. Толчок… ещё один… третий под аккомпонимент стонов и шлепков…
Он чувствует ее руки, слышит голос, спадает пелена безумства, проясняется взгляд. Он зарывается носом в волосы, разметавшиеся по подушке, прикрывая глаза и чуть замедляется. Врядли кто-то из них способен понять это проявление своеобразной нежности, да, нежность, это слово сейчас вполне подходило, если вспомнить, как было всегда. Когда он приходил "выбивать" из нее долг, он не думал о том, как завести ее и подготовить, он не думал о наслаждении ее телом, как таковым, просто он не мог ее избить. Сволочная натура нашла ей другое применение и он с радостью воспользовался полетом извращенной фантазии. А сейчас.
Ярость стихла, оставляя лишь слабый остаток. Он захотел сделать ей приятное? Показать, что он не чудовище? Нет. Он просто вдруг захотел разукрасить их грубую постельную жизнь, на смену первобытной животной жестокости пришла малая доля человечности. Почему? А кто знает.
Ладони прошлись по телу, вниз, по бедрам и обратно вверх. Он никогда не мог удержать руки на одном месте, поэтому они вновь и вновь бороздили просторы знакомого океана измученной кожи и тела. Уткнулся в шею лицом, прикосновение, горячие, но не обжигающие болью. Одна рука проникла между спиной и кроватью и он крепко прижал к себе хрупкое тело, а пальцы вплелись в ее волосы, он тянет, но не резко, заставляя запрокинуть голову, немного, осторожно кусает подбородок, отпускает и ловит ее губы легким касанием своих, поцелуй...так и не начался, а губ сползли вниз, скользя по череде засосов и синяков на ее коже.
Переворот, он позволяет ей оказаться сверху, ладони пробегают по бедрам, бокам, заставляя принять сидячее положение. Смотрит на нее, даже довольный. Она красива, но...ее судьба быть ничтожеством. И он позволяет этому ничтожеству возвыситься, пусть и на короткий миг, пусть и момент возвышения ее довольно пошл, но он позволяет ей ощутит этот момент. Его ладони пробегают по груди, плечам, пальцы находят приоткрытые губы, проникая в слабую щель. Минуты назад он вновь осквернил ее рот собой, а сейчас позволяет ей править балом, придерживая рукой за талию. Но снова он не может дать рукам покой, пальцы покидают временное прибежище, ладони накрывают ягодицы, властно сжимая их. Он все еще человечен в своих сдержанных и не яростных порывах.
Снова притягивает к себе, переворот и он вновь хозяин положения. Пружины скрипят все сильнее, а дыхание сбилось. Он покидает ее, нетерпеливо переворачивает на живот и снова овладевает ею. Должно быть ей уже не так больно. Он находит ее руки, водит и вместе над ее головой и держит одной рукой, крепко, но не до боли, второй рукой упирается в мягкость матраца. Он знает, как он закончит, прекрасно знает. А сейчас, сейчас пусть ее мир перевернется с ног на голову, от этой сдержанной "нежности", прежде чем он опят спустит ее с небес на землю, прежде чем он снова станет мучитлем и в очередной раз морально ее уничтожит.
Властные, грубые, дикие - эти первобытные танцы могли быть ненавистны для неё, но тело постепенно привыкло, а после начало получать удовольствие. И, кажется, он смог это почувствовать, воспользоваться этим и стать, наконец, не зверем, но мужчиной.
Чуть нежнее – и это уже не насилие, а Шелли не старается скрыть наслаждения, истомой проливающееся из её груди. Ноготки царапают его спину, а запрокинутая голова то и дело меняет положение – так сильно ей хотелось двигаться в тот момент.
Ножки балерины раздвинулись ещё шире, позволяя Итану войти глубже, а тело выгнулось, прижимаясь к нему мягкой разгорячённой грудью.
Отвечает на поцелуй, кусая его губы, стараясь не отпускать, но он идёт дальше, разнося по всему её естеству непривычный жар. Малютка так давно не получала ласки, что даже эта, пусть всё ещё грубоватая игра доставляет неописуемое удовольствие.
- Боже, - удивлённо вскрикивает девушка, оказываясь сверху на своём насильнике. Она впервые здесь, на вышине и отсюда всё кажется совсем иным, неестественным, странным, но оттого всё более захватывающим. Пульсация в животе, движение пальцев по тонкой коже и игривый взгляд карих глаз требовали действа, и Шелли осторожно, но уверенно приподнялась, чтобы затем вновь опуститься до самого конца, почувствовав привычную боль в самой глубине нутра. Но то её неосторожность, а не грубость любовника. И это завело худышку ещё сильнее. На этот раз, работая лишь бёдрами и опираясь ладошками о его могучую грудь, Шелли позволяет себе нетипичное для неё поведение – она скользит по стволу Рейслера, тяжело дыша и постанывая всякий раз, когда тот властно сжимает её ягодицы.
- Да-а, - протягивает наездница, - Да! – громче разносится по комнате, - Да! Да! Да! – уже кричит она, не останавливая темп и чувствуя, как всё тело пробивает разрядом удовольствия, как жар из низа живота растекается до кончиков пальцев, до макушки, до пят, как от него всё естество её словно тает и плавится. На миг весь мир сжался в точку – крохотную точку белёсого потолка, на котором пляшет утреннее солнце.
Даже не замечая, как вновь оказывается на перинах, она приняла его, содрогаясь всем телом. Казалось, что дольше терпеть невозможно – и дело было не в порывистых движениях или же усталости: от удовольствия ехала крыша и Шелли не могла понять, чего же она хочет – чтобы всё поскорее закончилось или же чтобы это никогда не заканчивалось.
Спина, вот что он видит, спина и затылок и руки, сведенные над ее головой, прижатые к подушке его собственной ладонью. Губы касаются плеч, шеи, он то и дело зарывается носом в ее спутавшиеся волосы, липнувшие к губам, щекочущие лицо, он больше не чувствовал геля для душа , запаха шампуня в ее волосах, лишь запах женского тела, ведь он позволил ей миг побыть в каком-то смысле любимой кем-то женщиной, а не забитой жизнью безропотной куклой. Капли выступившего на коже пота оседали на его губах, он чувствовал знакомую дрожь в теле, постепенно усиливающуюся. Но ему было мало. Она показала себя с новой стороны, он позволил ей проявить себя с новой стороны и ему стало безумно мало одного момента. Рычание, негромкое, заменившее ему стон наслаждения. Он не хочет заканчивать так.
Снова он разрывает дистанцию, не терпеливо переворачивая ее на спину, снова голодный взгляд, пробегающийся по телу. Он уже знает, что она не будет сопротивляться, он берет ее, снова овладевает, не позволяя ей долго находиться одной.
Легко, без лишних усилий, увеличив темп. Ему не хватало ее ноготков на своей спине, оставляющих след, его подстегивают впивающиеся в кожу пальцев. Трясет, снова. Он приподнимает голову. Смотрит в ее глаза, с трудом поймав ее взгляд. Он не будет прерываться больше, а в его взгляде читается факт. Нравится ей или нет, она прекрасно знает что будет так, как он хочет. Снова утыкается в шею, щекоча горячим дыханием. Вновь рука между спиной и кроватью. Сильнее, приближая финал, но не грубо, не делая больно. Прижимается крепче, буквально вжимая ее в мягкость смявшихся простыней. Последние рывки, он замирает, зажмурившись, отдаваясь потоку приятной дрожи, содрогаясь. Тяжело дышит, не торопясь покидать ее, прижимается, пока чувствует на себе женские пальцы. Впервые это больше, чем просто выбивание долга, впервые они, подобно любовникам, насладились друг другом по настоящему. И он не торопиться, пусть возбуждение уже давно потеряло свою силу, обмякнув в этой горячей влаге, он никуда не торопиться.
Он недовольно фырчит, покидая ее, устало укладываясь рядом и не торопясь собирать с пола одежду. Он смотрит на нее краем глаза, дыхание восстанавливается, постепенно возвращалось к привычному ритму сердцебиение. Еще немного отдохнуть, ощущая приятную сонливость после единения с любовницей. Неужели он так привязался к этой вещи? Определенно. В какой-то мере. Наверное она злиться на него, снова, раз он опять позволил себе закончить в ней. Печальный опыт у нее уже был, но его это не волнует. Он не мог оторваться от нее в этот раз. Просто не имел права.
Глубокий вдох и следующий за ним выдох, он принимает сидячее положение, наслаждаясь тем, как горит кожа на его спине. Он доволен, явно. Значит, следующий ход, пора оторвать крылья, позволившие ей взлететь...
Эта комната ещё никогда не слышала столько пошлых стонов и столь частого дыхания – сегодня всё было по-особенному, для них обоих. Простыни безжалостно смяты, подушки и одеяло давно лежат в половой пыли, прикроватная тумба пустеет: вдребезги разбивается китайский будильник, падает памятная фигурка гавайской танцовщицы, укатываясь под кровать соседки, дверцы шкафа стукаются в такт пошлым шлепкам.
В таком положении она не видела его, давала волю фантазии, представляла себе другого. От этой дикой смеси стыда, удовольствия и желания, моральные скрепы ослабли, и то и дело пошлая фраза едва слышно срывалась с губ, утопая в скрипе пружин и следующем далее стоне. Порой она выкрикивала его имя, порой шептала чужое – боясь очередной перемены в характере насильника. И всё отчётливее чувствовала, как накатывает вторая волна всепоглощающего жара, что была даже ярче от переполнявших её противоречий.
Но сказка прервалась вместе со сменой положения тел – Шелли вновь глядит в его глаза, не видя в них льда, что искала, шепча заветное «Йен». Лишь карее пламя, один только он.
Стройные ноги обвивают его таз, а руки ложатся на шею, глазами она неотрывно следит за некогда зверем, и в голове её лишь наслаждение, лишь этот момент. Прошлое уходит прочь, уходит боль, причинённая побоями, затухает печаль, пришедшая вместе со смертью ещё нерождённого, пропадает ненависть.
Она лишь жалеет, что мужские руки держат её так крепко и девушка не может приподняться, поцеловать его, укусить за мочку уха или шею, прижаться ещё сильнее.
- Итан, - хрипло срывается с губ, когда он входит в неё полностью, ещё глубже, чем это казалось возможным, оставляя в ней частицу себя, свой жар, свою страсть, как это делал некогда раньше, как, скорее всего, поступит и в будущем. Во рту отчего-то всё ещё чувствуется вкус его плоти. Шелл часто дышит, уставшая, совсем выбившаяся из сил. Через силу она смыкает ноги, поворачивается на бок, чтобы приткнуться к нему щекой и положить руку на вздымающуюся от дыхания грудь. Слушает стук сердца, касается своей груди, стараясь понять – в такт ли звучит первобытная музыка. Но нет – её моторчик урчит чуть спокойней. Но момент нежности слишком краток – он уже сидит, любуясь её осквернённым телом, а её одолевает стыд. Шелли тянется за одеялом, но то уже безнадёжно далеко. Заворачивается во влажные простыни, прикрывая наготу, подтягивая колени к груди. Во взгляде любопытство, немой вопрос: «Ты ли это?».
воя любимая игрушка, Рейслер?
Он вздрагивает он случайной мысли, идущей непонятно откуда. Пугающие сочетание слов с язвительным тоном внутреннего чудовища. Он прикрывает глаза, слезая с кровати и поднимая с пола свое белье. Молча, не смотр на лежащую обнаженную девушку, прикрытую простыней. Снова броситься на нее, сорвав простынь и снова пуститься в бешеный пляс, показав ей, на что он способен. Но у него своя политика и это манящее женское тело не собьет его с выбранного курса. Опускается на кровать.
Не торопливо одевается, растягивая время, слишком по хозяйски. Голый торс, он тянет, задумавшись о чем то своем. Неправильное опасное сочетание слов вызывает ухмылку и радуется, что она не видит его лица. Поворачивается, будто хотел что-то сказать, губы дрогнули, но звука не была, лишь задумчивый взгляд.
- Хм... - вновь прикрывает глаза, надевает футболку. Встает и ищет глазами принесенную с собой вещь. Но замечает лишь клочки женского белья, вздыхая. Сколько лет, а носит...
Нашел, поднимает, лезвие сверкнуло и исчезло, прячась от посторонних глаз. Больше оно не понадобиться, больше оно не будет пугать бедную покалеченную с помощью похожего приспособления девушку. Убирает в карман толстовку, прикасаясь к свернутым купюрам. Усмешка. Он знает, как ударить. Достает "сверток", поворачивается боком, принимаясь пересчитывать купюры.
"Надеюсь ты поймешь меня не правильно." - ухмыляется, глядя на нее краем глаза. Замедляет свой жест, отсчитав больше, чем половину. Он готов нанести удар, он готов перевернуть ее мир, снова. Подходит к ней, по пути отделяя малую часть купюр и убирая их в карман. Залезает на кровать, склоняясь и накрывая ее губы легким поцелуе, прежде чем усмехнуться и смотреть в глаза с наглостью и презрением.
- Ты сегодня обошлась мне дороже, чем когда-либо. - он просовывает свернутую купюру меж ее грудей, а остальное демонстративно кладет на прикроватную тумбочку. Встает, снова беглый взгляд. - Но ты сегодня заслужила. Хорошо поработала. - почувствуй себя шлюхой, выбрось из головы все мысли о человечности своего мучителя. Ему на руку, если ты снова посчитаешь его сволочью и не спросишь об истинных причинах, по которой он оставляет большую часть денег. Толстовка вновь занимает свое законное место и он разворачивается, направляясь к двери, останавливаясь что бы одеть обувь, предварительно вытащив из кармана толстовки остатки средств, то бы потом, случайно выронить остатки ее сбережений.
Он открывает дверь, поворачивая голову, что бы взглянуть на нее через плечо.
- Шелл, купи себе новый шампунь, этот слишком быстро выветривается. - без упрека, слишком тепло, прежде чем скрыться и закрыть за собой дверь. Он надеялся, что она заметила его последние фразы, заметила, что его голос изменился, как и отношение к ней. Он увидел ее в новом свете и знал, что хочет вытянуть из внутренней скорлупы ту сущность, которую он увидел сегодня.
Он накинул на голову капюшон, убирая руки в карманы. Впереди их ждет еще одна игра, но...
"Просто пойми меня не правильно..."
Шелли мечтала о моментах нежности, о простом «быть рядом после секса», кутаться в любимого, ощущать жар его тела, просто спать рядом. Но насильники отчего-то предпочитают пропускать моменты совместной неги.
Всё ещё осторожничая и вглядываясь в его обнажённую спину, мышка ждала: кинется ли её мучитель на новые постельные подвиги, выкинет ли очередную мерзость, озвереет ли, решив наградить ту парой синяков или же… поведёт себя совершенно по-новому?
Отвечает на поцелуй, стараясь удержать его рядом чуть дольше, прикладывая руки к его ушам, обвивая шею, но хрустящие купюры долговых денег щекочут кожу и заставляют отвлечься от отнюдь не робких попыток. Итан смотрит на неё с издёвкой – так не глядят на любимых, так смотрят на половую тряпку, что вдруг возомнила себя писаной красавицей, достойной лучшего.
Указывает ей на место, тычет носом, но так ненавязчиво, что хочется проклянуть не его, а себя – дуру, поддавшуюся на гормональный бум и наслаждавшуюся тем, как её бессовестно используют.
Она хватает ртом воздух, будто бы силясь выговорить хоть словечко, но тот тонет в стоне жалости к самой себе. Не чувствует, как слёзы струятся по алым щёчкам, но видит как наркоторговец постепенно превращается в размытое пятно, слышит, как скрипят петли и очередную издёвку, а затем глухой хлопок, за которым следует оглушительная тишина.
Она хотела встать, чтобы смыть семя и пот со своего тела, но путается в простынях и находит себя на холодном полу. Нет воли встать, нет желания даже пошевелиться. Тоска сцепила невидимыми оковами, воткнула когти в само сердце, сосёт с неё силы. «Шлюха» - вот как она себя называет, шёпотом, через всхлипы и шмыганье носика. Но бесконечно так продолжаться не может – вскоре придёт Фэй, застанет её в подобном положении и, конечно же, поднимет никому не нужный скандал.
Выпутываясь из ловушки, жертва на четвереньках ползёт к душу, прислоняется щекой к стене и включает напор на максимум, дрожа от холодных струй и стресса.
- Хватит, - шепчет она, открывает пошире глаза и глядит на тощую фигурку, отражающуюся в зеркале. Жалкое зрелище испещрённой синяками плоти вызывает рвотные позывы, которые девочка и не думала сдерживать.
- Почему ты такое ничтожество? – гневно хрипит она на отражение, швыряет кусок мыла в зеркало и наблюдает за тем, как то падает, разбиваясь на крупные осколки. Струи воды в конце концов становятся теплей, греют её кожу, смывают грязь и успокаивают. Шелли устала бороться, устала страдать, устала быть жертвой. Устала настолько, что засыпает под журчание воды.